Шутка

Этот день должен был наступить. Рано или поздно. Но должен. Все, что начинается, рано или поздно должно завершится.

Бочки ярко трепыхали огнем, обжигая серые фигуры. Отблески прыгали по щербатым стенам, а искры, вплетаясь в чахлый дым, завязывались в тугие узлы и уносились прочь. Туда, где царствовал ветер. Ветер и темное безглазое небо в разводах - все, что осталось неизменным. Все рухнуло. Обвалилось. Исчезло. Зубы бетона торчали среди кусков арматуры, и лишь небо, серое слепое небо висело дырявым одеялом над обглоданной до ребер меридианов землей, да ветер свистел из небесных щелей, плетя из дыма причудливый узор, теряющийся в этой голодной дырявой ночи... Только ветер. И небо. И бочки. И сгорбленные фигуры, шедшие к ним и рассаживающиеся в круг.

Они шли издалека. Они не знали зачем, но так было заведено их предками. Каждый девятый день поднимался ветер и гнал их к их бочкам. И надо было идти. Как шли их отцы, деды, прадеды и те, кто застал рождение ветра. Как шли те, что видели, как земля встала на дыбы, а небо, с рёвом поглотив лишнюю землю, жадно догрызал всё, что раньше казалось таким обычным.

Они шли. Ветер гнал их, ибо надо было исполнить предписание - каждый девятый день, когда маховик в большой трубе повернется вертикально и откроется новый ветер, все должны идти вдоль высушенных водорослей и, собравшись в круг возле хранителей светлой бочки, слушать. И каждый вновь пришедший должен сказать слова, что дадут остальным дожить до следующего поворота маховика.

Слова должны были быть новыми. Каждый раз. Так надо. Таков закон.

Новые слова, что отгонят ветер, отодвинут падающее вниз голодное небо и дадут маховику силы для нового поворота. А значит и веру в следующие девять дней. Девять дней борьбы с небом и ветром среди прокопченных щербатых стен с торчащим железом. Девять дней, после которых все соберутся и следующий расскажет свои слова.

Расскажет свою шутку.

"Смех продлевает жизнь" - было сказано в священной книге. Собственно, это была единственная уцелевшая книга, валявшаяся возле единственного маховика. Мы должны смеяться, тогда небо пощадит нас. Подвал не затопит водой, а из-за брошенного завода не придут те, кого не испугать острой палкой. Надо смеяться. Книга дана не зря. И каждые девять дней те, у кого хватило сил бросить вызов голодному небу, приходили к бочке и шутили новой шуткой.

Небо принимало шутку. Маховик поворачивался и ветер прекращался. Новая шутка позволяла искрам лететь вертикально вверх, чтоб долетев они могли согреть и ублажить серое дырявое бесцветное одеяло, изо дня в день висящее над головами.

Но шутка должна быть новой.

А новые шутки когда-нибудь закончатся.

Никто в это не верил, но все знали, что когда-нибудь их шутки закончатся.

И этот день наступил.

Осталась последняя несказанная шутка. Сгорбленные фигуры стояли возле огня. Сноп искр вязал с ветром причудливые узлы. Небо было готово рухнуть и раздавить всех.

Все знали эту шутку.

Все знали, что она последняя.

Никто не решался подойти к огню и пошутить её.

Должны были...

Обязаны...

Но не решались..

Маховик в большой трубе замер...

Небо съежилось...

Ветер стих...

Надо сказать эту оставшуюся последнюю шутку. Говорить и смеяться над ней. Над последней шуткой.

И тогда маховик повернется, и ветер перестанет дуть из трубы.

Тогда будет еще девять дней.

А потом...

Потом…

Сизое, дырявое небо в фиолетовых разводах жадно смотрело сверху, ожидая свою законную шутку.

Сгорбленные фигуры стояли в нерешительности...